Письма она перечитывала, когда засыпали ее девочки. Брала знакомые до боли листы и тихонько шептала, как молитву. В этих письмах была вся ее жизнь, разделенная на до и после. Она давно выучила их наизусть, но каждый раз, когда брала в руки солдатский треугольник, словно гладила по лицу своего Шурку, словно он живой стоял рядом и говорил ей то, чего не успел сказать до войны…

«08.09 - 42 год.

Привет любимой моей семье. Здравствуйте, мои дорогие, жена Надежда Александровна и милые дети: Валя, Шура, Лёля, Миля, Зина и новорожденный, не знаю кто, сын или дочь. По сие время не знаю, кто без меня родился. Всё же думается, что сын, уже дочерей хватит и шести.

Горячо я вас всех целую и стараюсь, пока есть время, писать чаще, всё же думаю поуспокоить вас. Помню, милая Надя, как Вы просили писать чаще письма. Хотя бы три слова. Пока что всё хорошо у меня, а вперед не знаю, какое будет счастье. Но, всяко, если буду жив, буду писать. Как же не писать вам, вы же все мои родные, как свои пальцы, дышим одной думою и горим одним желанием, как бы скорей увидеться, и собраться за одним столом, и посмотреть друг на дружку. Наверно, стали детки большие, не сразу и узнать. Шура, наверно, всет работает в дет. яслях. Верю, что тяжело такой крошке работать, но помогать надо матери.

 

Прочитай, Надя, письмо маме и передай ей мой горячий поцелуй и береги ее как можно лучше.

Пока, мои родные. Пока жив, вперед не знаю, как пойдет жись.

Привет Николаю Михайловичу и Марии Михайловне.

Любящий всех муж, и сын, и отец.

А.П.Т.

857 п/п ч №308. Телёнков».

Надежда перечитывала письма до конца своих дней...

Выросла она в большой семье, мать умерла рано, девочке было всего четыре года. Помогала тетка Наталья, всему научила, а еще училась Надя у лучшего устьянского мастера по пошиву Александра Зиминова, могла сшить что угодно, от рукавиц до верхней одежды.

Замуж вышла увозом. Увидел ее весной Шурка Телёнков из соседней деревни, ручей переходила девушка, юбку приподняла, чтоб не замочить. Углядел парень ноги и сразу решил - женюсь. Было ему семнадцать, а Наде - шестнадцать. Зимой увез, выманил поговорить, в охапку и в сани. Прокатил с ветерком из Чиркова в Чернышово через Устье. Думала Надя, шутит парень, да нет, в Чернышове уже ждали, стол был накрыт.

Шурка Телёнков был парень отчаянный, озорной. На гармошке играл - округа в пляс пускалась, рукастый был, смекалистый и работящий. Стали жить, детишки пошли. Правда, первые трое умерли. Девочки и мальчик Паша. Помнила Надежда, как переживал муж, особенно жалел сына. Купил тогда четверть водки и всё выкушал один. Бутыль эту она всю жизнь хранила.

«09.09 - 42 год,

десять часов дня.

Привет милым деткам: Шуре, Вале, Лёле, Миле, Зине от вашего папки. Шлю вам по низкому поклону и горячий отцовский поцелуй.

От души желаю вам хорошей жизни, быть здоровыми и расти быстрей, чтобы помогать больше мамке, и лучше питались и одевались. Милые детки, я пока жив и хорошо жив, и здоров, только мучаюсь по вам. Знаю, что тяжело вам жить, некому вашу обувку чинить. Наверно, ходите босые, оборванные. Ну ладно, дети, будет счастье, и когда кончится война, приеду домой, все дела поправятся, будете сыты и одеты.

Передавайте привет вашей маме и бабушке, теткам Клаве, Нюре, Лизе.

И пока до свидания, милые дети, ваш папа. Телёнков А.П.

Живите спокойно, не расстраивайтесь и слушайтесь матери.

Милая жена Надя, часто я смотрю на Вашу карточку и тоскую по Вам.

Ленинград - 11 п/я 980 Телёнков».

Да, гармонист Шурка был отменный. Бывало, заиграет, ноги сами в пляс идут, дочки радуются, визжат, папка частушки поет и она, Надя, кружок-другой пройдет, павушкой проплывет по избе. Любил он на гармошке играть…

«21 июля 1942 года.

Здравствуйте, мои родные, жена Надя и милые детки. Письмо ваше получил, которое меня очень расстроило. Надя, если ты так нуждаешься в деньгах, даже не знаешь, как выкупить хлеб, так продай гармошку, наверное, для клуба возьмут, Евдокимов возьмет, и тебе на хлеб хватит, а голодать не советую.

Знаешь, Надя, гармошка дело наживное. Живы будем, и всё будет, и жалеть ее не советую.

Если вернусь домой, наживем, а если не вернусь, и будет не надо. Целую всех вас. Главное, вас очень жаль. Пишите письма, я их очень жду, ваш муж Телёнков.

Письмо отправлено со ст. Морженга».

Гармошку Надежда не продала, а бережно хранила, это была частичка души ее мужа. И только тогда гармонь из дома унесли, когда дочь замуж выходила. На Лёлиной свадьбе плясали под гармошку ее отца, Александра Павловича.

«13.09 - 1942 год.

Здравствуйте, уважаемая жена Надежда Александровна.

Во первых строках моего письма спешу сообщить о себе и поприветствовать милых детей. Горячо вас всех целую и крепко жму руки вам: Шуре, Лёле, Вале, Миле. Хорошо ли бегает Зина по половицам?

Теперь о себе. Извините, что долго не писал, не было возможности, я находился на фронте, т.е. на передовой. Написать было можно, но как отправить с передовой. Мы находились вместе с Лукьяновым, но меня ранили. В обе ноги осколком мины. Теперь вот нахожусь в госпитале в Волхове и описываю вам, что я пока жив и не так уж тяжело ранен. Возможно, переведут выздоравливать в Вологду, как приеду, сообщу, и вы приедете. Возможно, побываю и дома.

Адреса пока нет, писать не надо, уж потерплю без писем. Привет милой маме и сестрам. Горячо всех целую и жму руки.

Клава, не оставь моих детей и жены. Может, всё хорошо, так вернусь и я.

Пока до свидания. Ваш Телёнков А.»

Когда в деревню стали приходить похоронки, Надежда ночами стояла на коленях перед иконой, молилась, чтоб муж жив остался. Смотрела на его портрет в буденовке, списанный деревенским художником Александром Яйцовым с фотографии, и молилась, и просила: «Останься живой, только живой останься».

«08.10 - 1942 год.

Здравствуй, милая жена Надя и милые детки. С любовью кланяюсь всем и благодарю за ваши письма.

Спасибо Шуре и Лёле, не забывают папу. Хоть и немного, а всё же написали, получил оба письма, от тебя, милая Надя, и от дочерей. И не мог воздержаться, плакал долго. В эту ночь не мог заснуть, ну да ладно, милые мои, живу я пока хорошо, того и вам желаю. Пока вы сыты, и я сыт, только даром и масло, хотел бы картошки с рыжикам. Надя, крепко беспокоюсь, что скоро зима, а у вас надеть нечего.

Привет милой маме и всем знакомым и сестрам. Как дела в колхозе? Как идет работа в запане?»

В колхозе работали женщины, подростки да старики. Пахали, сеяли, косили и жали, ловили рыбу. Заготовляли лес - выполняли любую мужскую работу. Уставали так, что порой ни рук, ни ног не чувствовали, а дома ждали дети и надо было думать, чем их накормить. Напекла как-то Надежда лепешек, семь штучек по количеству едоков, и ушла на работу в колхозную овчарню. «Я в колхозе большую должность занимаю, овчаркой работаю», - шутила она и смеялась заразительно, по-доброму, а женщины, работавшие рядом, светлели, улыбались.

Девочки съели свои лепешки мигом. «На мамкину не зарьтесь, - сказала старшая Валя, - она с работы придет, тоже ведь ись захочет». Не съели материну лепешку девки, разве что с крайчиков пооткусывали, а середину всё-таки оставили. Только Надежда и эту середину на всех разделила.

«Октябрь 1942 года.

Здравствуй, уважаемая жена Надежда Александровна. Шлю тебе горячий поцелуй с любовью и низко кланяюсь милым детонькам. Дорогая жена Надя, твоя любовь горит в моем сердце и будет гореть, пока я жив. Поцелуй мамашу за меня, не забыть мне ее добра, пока мое сердце дышит».

Похоронку сразу не отдали, жалели, но Надежда стала догадываться: что-то не так, золовки вдруг подобрели, то хлеба принесут, то еще чего, ласковее стали, внимательнее, а на глазах слезы. Не вытерпела, спросила. Бумагу подали: «Теленков Александр Павлович убит 17 января 1943 года, Ленинградская область, Мгинский район».

…Заголосила, по полу каталась, казалось, сердце остановилось, а потом словно закаменела. Не одна была такая в деревне. Только портрету, что на стене висел, сказала: «Что же ты, Шура?» Повязалась черным платком, а было ей тогда 34 года, и шестеро дочек, младшей Тане всего годик. Замолчала Надежда, никогда и никому не жаловалась. Работой спаслась, как и все женщины в колхозе, время было такое - война. Лёля подросла, пошла на ферму. Так уставала девчонка, что и во сне коров доила, тыкала кулачками в спину матери, спали-то все вместе. А плакала Надежда тихонько. Когда уснут все, чтоб не услыхали, а то завоют в шесть голосов… Так вот и жили день за днем, ждали, когда придет победа. Шло время, бежали дни.

9 мая 1945 года была среда. Колхозницы возили навоз на поле, когда пришел бригадир Митрий Ковалев, веселый, непохожий на себя. «Девки, а ведь война-то кончилась. Победа ведь, девки-матушки, победа!» - заорал бригадир так, что и небу жарко стало. А девки-матушки брякнулись прямо в кучки навозные и давай реветь на всю округу. Всё слилось в этом реве: и радость, и тоска, и невыплаканная боль утраты. Мало осталось в деревне таких, кто не получил похоронку. Потом в конторе было собрание. Председатель Клавдия Павловна даже речь сказала. Стол собрали в складчину, и поплясали, и спели, и всё сквозь слезы будто. Может, и Надежда кружок прошла, может быть, а дома она снова перечитывала письма от мужа.

«Привет, Надя. Здравствуй, моя дорогая жена и маленькие крошки мои, милые мои дети. Шлю вам горячий солдатский привет и горячий поцелуй и низко кланяюсь моему родному семейству, милой жене и деткам: Вале, Шуре, Лёле, Миле, Зине и малютке, которую не знаю, как звать. И прошу, милая Надя, надо жить спокойно и не расстраиваться, ведь надо кормить такое гнездо, а я знаю твой характер. Вам надо жить. Милая Надя, надо пережить это время, а кончится война, станем жить, как и раньше. Жду каждый день от вас писем. Целую дочек и тебя, милая жена Надежда».

«Ленинград. 268 с-д.

Октябрь 1942 года.

Здравствуй, милая жена Надя и милые дети. Горячо вас всех целую, тебя, Надя, и деток. Сегодня получил кряду три письма, прочитал и даже заплакал от радости, узнав, что у вас всё в порядке, что все живы и здоровы, что всё благополучно, и это самое главное. Я пока жив и пока здоров, но очень болят ноги раненые. Скоро поправлюсь, как выпишут, кряду вам напишу, куда направят. Хорошо, Надя, что ты написала, как звать дочь и ходит ли в школу Шура, ли всёт работает в яслях. Низко тебе кланяюсь, Надя, и хочу напомянуть о прошлой жизни нашей. Я помню, еще с детства мы полюбили друг дружку и было нам не больше как по четырнадцать лет. Я вспоминаю, как я не мог без вас жить, не находил себе покоя, пока не встречусь с тобою. С юных лет считал своею, но не было возможности назвать женою. Заставила нас любовь пожениться несовершеннолетними. Мне было семнадцать, а вам шестнадцать. Крепко любили и за это время накопили детей, и еще крепче связало нашу любовь и нашу жизнь, и текла она весело и радостно. Бывало, приду с работы, поиграю с дочками, потом к мамаше, к сестрам схожу. Теперь проклятый Гитлер всё разрушил и разлучил с милым семейством моим. Он, Гитлер, грабит нашу страну, поэтому убивать надо их, грабителей, всех до единого, и только тогда можно будет успокоиться. Милая жена Надя и милые дети мои, очень я вас жалею, только вы пишите мне, это даст мне силы, чтобы спокойно врагов бить. Жму вашу руку, милая жена Надя, и целую вас, и горячо целую мамашу и сестер Кланю, Нюру, Лизу. Остаюсь пока жив и здоров, ваш муж Шура».

В день Победы вручили Надежде отрез ситца, сшила она себе платье. Это платье было памятью о муже. Берегла. А особенно берегла письма.

В ее доме собиралась молодежь: играли, плясали под гармонь, бывало, и она кружка пройдет, а потом и скажет: «Не то, не Шурка играет», засмеется тихо, а может, и заплачет.

Время шло. Дочери выросли, повыходили замуж, внуков нарожали. Только вот старшая Валя слишком рано ушла из жизни. По-разному сложились судьбы дочерей, по-разному прожили они свои жизни. Но всегда знали, что есть у них мать и бабушка, и имя ей Надежда.            

Л. ТелЁнкова,

д. Чернышово.